Музейная экспозиция, посвящённая трагическому поэту Рубцову, разместилась по периметру большого зала библиотеки. Думалось: «Как же связать двух поэтов – Смирнова и Рубцова?». Николай Рубцов и Виктор Смирнов учились в одно время (начало 60-х годов) на курсах Литературного института им. А.М.Горького Москвы и были чем-то похожи своей преданностью русской деревне и болью её потери. Главным связующим звеном между великих поэтов могла бы послужить встреча двух студентов, где-нибудь в дешёвом кафе Москвы за стаканом портвейна, но такого случая не задокументировано в биографии классиков.
На круглом столе удобного зала портрет Смирнова. Недалеко от стола, под стеклом лежит посмертная маска Николая Рубцова. Если даже эти два поэта не встречались в земной жизни – судьбам их суждено было встретиться.
Бывают строки стихов такой силы, что бьют в душу, словно электрический разряд. Первый «удар» я получил от Владимира Маяковского ещё в школе: «…улица провалилась, как нос сифилитика…». Довольно зримо и явно представил это стихийное бедствие, потому что на Среднеазиатских базарах, где я родился, часто видел людей с зияющими провалами вместо носов.
Вторая строчка, даже не строка, а три слова, которые довели до совершенства полёт фантазии и поэтического исступления не меня одного, сказанные Юрием Олешей: «…голубые глаза огородов…». Это произошло уже в юношеские годы. Ещё не имея представление о метафоре и инверсии в литературе, я довольно обывательски подошёл к этим великолепным строкам: «Лето. На столе стоит телевизор, который переключается плоскогубцами. За окном идёт дождь. Мокрые куры прячутся под кустами, не обращая внимания на выползших из залитых норок червяков. Половина огорода засеяно картошкой – она цветёт голубыми цветами, похожими на глаза весёлых гномов».
Ах, тяжело рассказывать, как было:
В оглоблях потерявшая свой пыл,
Последняя крестьянская кобыла
Упала, в небо крикнув, мордой в пыль…
Темой гибели русской деревни я занимался давно, и этих строк было достаточно, чтобы представить измождённые завалинки, подгнившие срубы, бездымные трубы и длинный ряд крестов, на которых, словно воины Спартака по римской дороге – распятые избы, с вывалившимися языками сгнивших половиц из рассохшихся дверей-ртов.
Этих двух строк хватило, чтобы он навсегда занял своё прочное место на моих тесных книжных полках.
Переехав в Смоленск, я понял, что попал в страну, где есть всё: история – самая «историческая». Память – самая «памятливая», и конечно поэзия – самая «поэтическая». Один только Исаковский, стихами, переложенными на музыку, смог околдовать своей лиричностью не только русский народ, но и сентиментальных китайцев. Однажды, до далекого знакомства с родиной великого поэта, в 1985 году, я был чуть не побит разъярённой толпой в городе Урумчи, Синьцзян-Уйгурского автономного района Китая, когда сказал, что песня «Катюша», которую исполняют из висевшего над плетёным столом репродуктора на китайском языке – наша русская. Седой уйгур, хрустящий саранчой, запечённой в меду и знающий русский язык, втолковал мне: «Эта песня написана в III веке китайским поэтом Ди Ку и композитором Сяо Хэо. А Исаковский и Блантер её перевели!». Я не стал возражать и обвинять полтора миллиарда людей в плагиате, а просто загордился такой всенародностью русского поэта и композитора. Жаль, что Михаил Васильевич не дожил до этого светлого дня, когда весь мир заговорил о нём, как о полиглоте, который, «не растратив оттенков и коннотации китайской певучести, вписывал её в русскую речь».
Глубоко преклоняюсь перед гением Твардовского, Исаковского и Рыленкова. С трепетом возил на их родину цветы, бережно укутанные в белые бумаги. Поклонялся местам их рождения, с благоговением опускал руки в воды рек и озёр, где они проводили детство.
Они были поэтами своего времени. Их гениальность актуальна и сегодня. Нет вины у них, что чиновники от литературы превратили нелёгкую жизнь поэтов в разменную монету отчётов и галочек. Любые даты, принадлежащие вышеупомянутой троице, отмечаются с помпезностью коронации императоров, забыв, что существуют другие таланты. С уверенностью говорю, что продолжатель этой великой тройки – Виктор Смирнов. Он по праву обязан занять достойное место на постаменте памяти.
Своё предназначение на Земле, Виктор Смирнов застолбил в стихотворении, напечатанном впервые в библиотечке «Огонёк» в 1983 году:
Сын деревни, я полон стремленья
Быть с природой, к ней сердцем приник…
И поставят меня на колени
Только ягода, только родник!
По произведениям поэта можно проследить его непростую жизнь, сотканную из серебряных нитей рифмованной биографии:
Четыре рта. А мать одна.
Отцом война не подавилась…
Да только за эту строку «Отцом война не подавилась…» можно причислять Смирнова к одному из величайших поэтов.
Очень много говорится и поётся о Смоленской земле, о её людях, о талантах, коих вряд ли наберёт другой город России. Смирнов решает этот вопрос просто. Одной строфой подводит черту плодовитости края. Это стихотворение открывает его первый печатный сборник «Русское поле», вышедший в 1971 году:
Смоленщина… От края и до края
По тропке узкой не спеша шагай:
Везде земля песчаная, плохая.
А на людей – отменный урожай…
Многие замечали, что у Виктора Петровича тема «смерти» всегда преобладает над темой «жизнь». Он не был пессимистом, но очень близки его помыслы с фразой Эрнста Хэмингуэя: «Жизнь – это трагедия, исход которой предрешён заранее!».
Шинели шубы, туфельки, тулупы…
Исполненные мыслей неземных,
Бредут по тропам будущие трупы –
И я, пиит смоленский среди них…
Смоленский поэт Вера Суханова, в своей статье о классике заметила: «Смирнов никогда не забывает и не устает напоминать читателю о том, что младенец с первых шагов «…начинает своё приближение к самой чёрной на свете земле».
Он был честным поэтом, самым чистым из последнего поколения стихотворцев смоленского периода, которые запоминаются и трогают словом. Он не страшился убогости режима, и смело рубил словом.
В моей Отчизне – пьянство, лень, усталость.
Среди хандры, среди смертей и бурь
Одна лишь вьюга русскою осталась,
Все остальное – западная дурь…
Здесь, конечно, с Виктором Петровичем, соглашаться не приходиться – оставим это на совести поэта и примем за литературный прием гиперболы. «Не участие» русского человека в становлении собственного государства немного преувеличено. Что-то подобное встречается в произведениях датского писателя Георга Брандеса «Россия. Наблюдения и размышления» за 1905 год. Он устами великого русского писателя говорит: «Тургенев… убедился в незначительности Российской изобретательности, и прибавил с горечью: мы изобрели только кнут…»[1] .
Когда и где прочитал свои стихи последний раз Виктор Петрович, никто не скажет. Возможно, он бредил ими в предсмертии, связав физическую и духовную боль в единый нерв, для последнего броска из мира живых в ждущий у порога катафалк.
…Не знаю, сколько в мире жить,
То радуясь, то плача, −
Успеть бы только завершить
Тот стог, что мною начат…
Можно смело сказать, что он сделал свои дела, отведённые ему жизнью. Он «сметал свой стог». Наша с вами сейчас задача – чтобы не разметало по равнодушной пустоте его «величавую копну» ветер невежества и забытья.
Александр Крячун
г.Санкт-Петербург, 2020 г.
[1] Брандес Георг. «Россия. Наблюдения и размышления…». СПб. 1905. С. 1924
