…За быстроту стремительных событий,
За правду, за игру…
− Послушайте! − Ещё меня любите
За то, что я умру.
Марина Цветаева, 1925 год, «Реквием»
Автор этих строк, прошедший суровую, тридцатилетнюю школу полевых экспедиций по горам и пустыням Азии, всю свою жизнь соприкасался с суровыми, смелыми людьми, готовыми жертвовать собой ради исполнения цели: альпинистами, геологами, топографами, геодезистами, гляциологами, чабанами. Видел, и не раз участвовал в спасении людей, попавших под лавины и сели, провалившихся в ледовые трещины, перемолотых камнепадами, обожжённых в пожарах и одуревших от страха перед диким зверьём, или невиданным зрелищем миража. Приходил на помощь высыхающим в мумии от жажды в пустынях, где люди, не помнили ничего, кроме слова «вода». Автор с твёрдой уверенностью, клятвенно утверждает, что все его друзья, стоят по степени героизма ниже этой маленькой и больной девушки, сотворившей подвиг во имя великого поэтического слова!
За пятнадцать лет до своего полувекового юбилея Вероника написала:
Пятьдесят еще не возраст.
Будет сто – поговорим.
А пока желаем просто:
Будь здоров, богат, любим!
…Бесследно спрячет время белый снег
Прошедших лет и дней давно минувших,
Короткой жизни завершен пробег…
Господь, как видно, забирает лучших…
Людмила Королёва, Москва
В день 50-летнего юбилея Смоленского поэта Вероники Карат, пытался написать что-то новое. Но понял, что нового не получится. Раздавленный её ранним уходом в июле 2017 года, смог выплеснуть из себя всё, что мог. Рвущие душу строки написались сразу же, без корректуры и правок ушли в набор редакций газет и журналов, с которыми сотрудничал: от центральной «Литературной газеты» до сельского периодичного издания Кардымовского района «Знамя труда».
Новую статью заполнить было нечем.
Пришлось собирать из всего написанного для Вероники в одно сочинение, чтобы уместить в него не только биографию, рассказ о творчестве, но и отпраздновать победу над временем. Сказать ей из нашего мира живых: «Мы помним!»
Я не имею права не писать о поэте, жизнь которого была подвигом. Она несла мученический венец всю свою короткую жизнь. В феврале 2025 году исполняется полвека, сорокалетней Веронике. 27 июля 2017 года её сердце последним ударом поставило многоточие в неоконченной строке поэта. Хочется, чтобы о ней знала вся наша живая планета. Когда я приезжал к ней, в скомканную и скорбную тишину Кардымовского дома-интерната, мне верилось, что общаюсь с живой мадонной и великой страдалицей. Именно с таких образов писались святые лики.
Дом инвалидов ̶ её осознанная обреченность. Она знала ̶ это последнее пристанище в отпущенном сроке жизни. Жила она, каждым днем, как последним, стараясь ежедневно выдавать по стихотворению. Хотя бы одну строфу:
Наверное, мне нечего терять.
Потоками наград и воздаяний,
Огонь и холод бездны не пугает.
Как страшно, что не страшно умирать.
О своём доме, куда приходят навсегда, зная, что обратной дороги не будет, она не забывала. Не могла не посвятить этому печальному заведению строки, где двери не скрипят, а стонут:
Сюда, Её Величество
Недобрая Судьба
Приводит на дожительство
Однажды навсегда.
Здесь познаёшь ничтожество
И бренность наших тел,
И мерзкое убожество
Казённых голых стен…
Среди непроглядной тоски и уныния, Вероника была ромашкой среди поваленного бурей векового леса. Словно прорвавшийся сквозь плотный асфальт цветок. Она пробивала цементную твердь своим слабым телом, украшая стихами окружающее серое пространство бездушия и безразличия. Падала в бездну небытия так быстро, что немел единственный действующий палец её парализованного тела, стучащий по клавишам ноутбука, выстукивая строку за строкой. Она летела, будто из космической выси, на острые скалы повседневного эгоизма и непонимания врачей. После каждого нового обследования, искала опору для того, чтобы оттолкнуться на новый виток жизни, но ослабевшие руки скользили по пустоте. Опоры не было. И значит ─ Спасения!
Вероника была моложе обитателей интерната в разы. Своей пылкой поэтической страстью она не вписывалась ни думами, ни надеждами, ни судьбой в собрание людей, наигравшихся жизнью.
В свой первый приезд, я спросил у сидевшего на крылечке прозрачного от ветхости старца:
̶ Как сюда попадают?
̶ В основном…, ─ дедушка вздохнул, взглянул в небо, будто высматривая там своё место, и прошептал, ─ дети сдают…
Ответ прозвучал колючей занозой, которую уже не вытащишь не медицинским пинцетом, не тонкой иголочкой. Он вжился, смешался с печальной участью современной жизни, порушившей древние устои России: «Родители должны быть рядом, на расстоянии вытянутой руки…»
Палата, где жила Вероника Карат, всегда была наполнена цветами и поэзией, которые украшали монотонность тоски по другому миру. Глубокомысленный псевдоним «Карат», она произвела от своей фамилии – Картузова. Произносишь слово «Карат», и сразу представляешь самый твёрдый и дорогой минерал – алмаз. Точнее имени не придумать для этого маленького, ростом в необъятное небо, человека с душой ребёнка и мышлением мудреца. Заполняла поэзия душную пустоту, вырывая звон из непослушных губ. Тихий, бессвязный шёпот поэтессы звучал громче колокольного набата.
Не было у Вероники тоскующих дней. Другим может показаться странным: жить среди престарелых людей, оставленных родными и имевших за плечами печальный опыт существования в нелёгкой российской истории. Они не могли играть какую либо роль в воспитании молодой девушки на закате своей жизни, у которой в ослабевших руках не было сил держать даже авторучку. Она по непознанной медицинской наукой причине, писала оптимистические стихи, которые не под силу выдать здоровому поэту, имевшему свою персональную писательскую дачу в подмосковном Переделкино и запас жизни на десятки лет.
Оставалось минимум времени, за которое она должна была написать «завещание»:
И если, хоть однажды, кто-нибудь
Спасибо небу скажет за тебя,
То это значит, верным был твой путь
И значит, жизнь твоя прошла не зря!
Всех земных благ она была лишена. Не познав любви, писала рвущие строки о «сердечных страданиях». Не узнав материнства, любила ребятню так, будто всех детей планеты родила сама. Прикованная к кровати и бездушному компьютеру, писала о природе, словно только что прошагала по полям России, срывая ромашки и незабудки для своей квартиры, которой у неё не было. Праздничные фейерверки её строк были так выразительны, словно прошла она десяток карнавалов, балов и дискотек.
Наворожилась эта боль,
Наколдовалась
Ложились карты «на любовь»,
А я смеялась.
Декабрь праздники зажёг
И пламя страсти.
Не пощадил, не уберёг,
Казнил несчастьем…
Вероника всегда улыбалась, хотя для того, чтобы растянуть мышцы губ, ей нужны усилия, как для другого человека сдвинуть вагон с углём. Работающий, единственный палец на правой руке, позволял ей печатать строки, а молодые санитарки, которые ухаживали за ней, научились понимать и переводить Вероникину речь, звучащую криком каждой прожитой минутой.
Пространство четырёх стен не ограничивало жизнь. Общение с внешним миром через бездушный экран ноутбука и широкое окно. На подоконник иногда садились птицы или ветер лепил к мокрому от дождя стеклу оторванный лист – это уже связь с миром, которая отпугивал опустошённость и тоску. И конечно друзья! Их очень много. Шкаф заставлен подарками. Многие сделаны руками дарителей. В каждом из них история, встречи, общение и конечно темы стихотворений.
Она говорит очень много о любви, будто познав её во всех муках и радостях. Ей не суждено было встретить «своего» человека, лишь виртуальная любовь к призрачному образу двигали её чувствами:
… Зачем в твою судьбу вошла ̶
Прости, не знаю.
Но что всем сердцем приросла ̶
Я не играю.
А ты растопчешь душу в прах,
Не будет жалко
Тоску в русалочьих глазах
Одной цыганки.
Многие знают знаменитые строки:
Всегда так было есть и будет,
И для того мы рождены –
Когда нас любят, мы не любим,
Когда не любят, любим мы.
Автор статьи помнит это четверостишие с 1980 года, которое было вырублено топором в кирпичной стене женского общежития одним из воздыхателей.
Вероника будто отвечает на него и перекликается с неизвестным поэтом. Она не выпрашивает любовь, не ждёт упавшего с серого потолка рецепта волшебного зелья, которое исцелит её обречённое тело. Она, как обычный человек, желающий любви, отвечает:
Меня никто не любит! – говорим,
Когда не любит тот, кто так любим!
Зная, что никогда не испытает счастье материнства, она влюбляется в детей. Пишет для них, через детскую любовь вбирая в себя чувства, которые не испытает никогда:
Не быть мне мамой и женой,
Об этом часто я скорблю.
Но вот сказал малыш чужой:
«Не плакай, я тебя люблю!»
Смирившись с судьбой, Вероника не рыдала в подушку, набитую казённой ватой, не замыкалась в себе. Она жила полной, насыщенной жизнью, если площадь её кровати можно назвать «районом обитания поэта». Её язвительному отношению к себе, удивляла всех. Не боясь быть смешной, она иронически относилась к своему положению:
Мешок костей и кружка крови,
Живу тихонько, чуть дыша,
Дистрофик в памперсе с душою
(И в чем тут держится душа?)…
…Я исписалась. В голове
Полезных мыслей не осталось.
И в этой странной тишине
Я словно в дебрях потерялась.
Сколько же нужно иметь мужества, чтобы относится безжалостно, без рыданий и стонов, к своему фатальному концу. Её обращение к здоровым людям с призывом «не вешать носа» поражает:
У меня сложилось впечатление,
Что мертвых любят больше, чем живых.
И теперь смотрю без сожаления,
На то, что скоро буду среди них.
Отношение к Богу у Вероники должно быть обострено, так как не находя поддержки на Земле, человек ищет спасения в небе:
Неужто Бог продумал всё заранее:
От бездны океанской синевы,
До самого последнего дыхания
Июльской свежескошенной травы?
Не смогла она стать глубоко верующей прихожанкой и поклонницей церковного песнопения. Вопрос: «Почему такова доля моя?», задаваемый самой себе, в первую очередь относился к всевышнему, за несправедливое распределение здоровья между душегубами и поэтами. В своей биографии она говорит: «Стараюсь не напрягать Бога молитвами. Представляю, сколько глупостей ему приходится выслушивать. Если он захочет – поможет. Если нет – значит недостойна…»
Разгадать загадку Вероникиной силы не трудно. Её сила была в признании своей слабости.
Я слабая, я девушка, былинка,
Тону в морях невыплаканных слёз.
Не целостность, а только половинка,
А половинка – это не всерьёз.
По написанным стихам можно проследить её биографию. Особенно трепетно-пронзительно чувствуется брошенные строфы на смерть отца: «Долго жила, прогнувшись под двух самодуров, отца и мачеху, потому что физически зависела от них…»
Развеет ветер, унесёт
Проклятья пьяного отца.
Слезами скатится с лица
Вся боль и солью станет всё.
И воспоминания о мачехе:
Но не на смерть, а так, чтобы смерти
Ей от боли ждалось, как наград!
И пускай загрызут ее черти
За земной мне устроенный ад!
Можно полюбить кислые яблоки, если знаешь сладкий вкус их спелости. Нельзя любить людей, которые своей роковой ошибкой скорректировали дату смерти на твоем могильном кресте.
Именно из-за просчёта медиков, Вероника быстро угасла. Когда врачи поняли свою ошибку, они просто отодвинули больную от себя, играя роль нашкодившего кота, разбившего дорогую вазу и спрятавшись в тёмный чулан времени.
День медицины для меня –
Черный день календаря.
За их бездушие с цинизмом
Своей я поплатилась жизнью.
Перед Новым 2011 годом Вероника даст себе характеристику: чёткую, безжалостную, правильную. Она расставит точки даже там, где должны быть восклицательные знаки: «Я ̶ это Я. С моей прожитой жизнью, с моими утратами и с моими ценностями, с моим характером и жизненным опытом. Все люди разные… если я не устраиваю, постарайтесь пережить это самостоятельно. Многие наши беды как раз от того, что мы пытаемся мерить других людей собственной меркой…».
Не знала Вероника, но предвидела, что начнётся Специальная Военная Операция по освобождению страны от фашистской нечисти, расползшейся по украинской земле и плюющей ядом ненависти на нашу Родину. Как и подобает поэту, она слышала вопли вдов Луганска, чувствовала гарь полей Донбасса, видела рвущиеся зажигательные бутылки Одессы и дрожь бетонных монументов Саур-могилы, принимающих взрывы на свои бетонные груди. Она знала, что придёт час возмездия:
…Истерзана земля, развалин тлен.
Насилье, мародерство, кровь и ложь.
Молитвы не читаются с колен,
Не верится порою, что живешь…
Скажите, как? Из каких глубин больной души могли рождаться строки ошеломляющего романтика, ночующего в диком поле, чтобы не пропустить волшебство наступающего вечера и бегущего за красным закатом дня, у человека, видящего вместо неба тёмные углы потолка? Как Вероника могла вырывать из своей повседневности эти строфы, если в течение года выезжала за пределы интерната один раз. Какой колдовской смесью питался её ум, чтобы разгадывать состояние погоды по летящему за окном листку берёзы?
… Уже бежала ночь на запад,
Очередной прожив сюжет.
Глотая звезды, тихой сапой,
Забрезжил бежевый рассвет…
Или:
…Я закат сравнила с акварелью
Художника, пришедшего извне:
Он писал последней птичьей трелью
На осенней синей тишине…
Многое Вероника не успела. Но всё равно смогла за короткую свою жизнь мелькнуть ярким болидом на фоне обывательского окружения, безразличия, равнодушия и бытовой жестокости. Боролась она до последней секунды. Обессиленные глаза были сухие – в них догорала жизнь. Словно молитву, сведённым судорогой ртом, шептала свои последние строки непослушными губами, а девочки, дежурившие около неё, расшифровывали, и печатали в железный диск компьютера последние строфы её стихов:
Прощаю Вам закатов тишину,
Прощаю Вам безмолвие рассветов,
В молитвах снова Вас упомяну,
Чтоб Вам легко жилось на свете этом.
Прощаю небу холод синевы
И землю, что не Вас ко мне носила.
И только то, что есть на свете Вы,
Свою любовь, я Вам простить не в силах!…
Ушла Вероника пасмурным днём. Середина лета будто заблудилась в переплетении чердачных перекрытий и в тёмных подвалах. Не могло найти выход к людям, которые бродят в осенних куртках по хмурым улицам июля в поисках тепла. По утрам простуженный туман лежал в оврагах, обнимая мокрые кусты, деревья и травы.
Хоронили Веронику среди ромашкового поля. Очень трудно доползала до сознания скомканная мысль, что ещё один поэт ушёл в вечность. Северное Кардымовское кладбище, словно зелёная накидка, упавшая на охристое поле, вышито крестами и ажуром оград. Они напоминают древние русские украсы, которые наши предки вышивали на платках и шалях. За зелёными холмами висят тяжёлые облака, похожие на скомкивавшийся дым от ладана. Хочется зябко поёжиться и накинуть на продрогшие плечи этот дивный цветастый плед, разрезанный серой дорогой, уходящей в будущее, которое нам завещано ушедшими поэтами.
Есть какая-то незримая связь у поэтов, данная свыше, которая позволяет соединить жизнь и смерть, понятие и прощение, память и надежду у людей, живущих в разных городах, странах, эпохах и измерениях. Вероника знала свой страшный диагноз, но она не зачёркивала дни в календаре – сколько ей осталось жить! Она жила так, что другому человеку свершить её дневные дела понадобилось бы стократное усилие здорового тела. Нужно иметь силу, чтобы ждать последнего стука своего сердца и в то же время писать оптимистические стихи детям, которые мгновенно уловили бы фальшь в неискренности. На её стихи сочиняют музыку, ставят пьесы.
Жизнь поэта нужно измерять не тоннами исписанных листков макулатуры и количеством лауреатских грамот, лежащих на старом комоде в пыли и паутине, а памятью!
Крячун Александр,
Член Союза писателей России и
Русского Географического общества.
г. Санкт-Петербург.
Приложены фото: Вероника Карат (рисунок автора) и иллюстрации автора к юбилейному сборнику поэта, который выходит в Смоленске.
