В. М. Аникеев - искусствовед
Священник Никифор Мурзакевич-
забытый герой
Давно бы оскудела земля русская и исчезли мы как народ, если бы не святые и подвижники наши. Но если святых мы ещё поминаем в молитвах своих, то о подвижниках часто забываем.
202 года назад в Смоленске произошло знаменательное событие – распоряжением военного губернатора генерала С.С. Апраксина были отпечатаны 600 экземпляров «Истории губернского города Смоленска, собранной из разных летописей и российских дееписателей трудами диакона Никифора Мурзакевича».
Автор этой книги, Никифор Адрианович Мурзакевич, родился 2 июня 1769 года. Внук татарского мурзы и сын священника, он рано лишился отца и в 14 лет, имея три начальных класса семинарского образования, был определён псаломщиком в Одигитриевскую церковь, «что над Днепровскими городскими воротами». После женитьбы его посвятили в иподьяконы, а затем в дьяконы кафедрального собора. Обременённый большой семьёй, со скудным штатным жалованием в 25 рублей в год, Никифор Мурзакевич неожиданно для своего окружения приступает к написанию труда по истории Смоленска.
На первых порах благосклонность смоленского епископа Парфения позволяет Мурзакевичу пользоваться его библиотекой и консисторским архивом, но со смертью Преосвященного отношение к «неучёному историку» меняется. Ему остаётся только уповать на рукописи и книги, приобретаемые за свои жалкие гроши у старьёвщиков. Неожиданная помощь приходит из Москвы: столичные студенты, познакомившись проездом через Смоленск с дьяконом, сообщают о нём ректору Московского университета И.П. Тургеневу, и тот высылает Мурзакевичу целую посылку книг по российской истории.
Подвижническими трудами, падая со скамьи «от изнеможения», претерпевая все жизненные невзгоды и насмешки своих собратьев, Никифор Мурзакевич завершает свою книгу.
Известно, что взяться за «Историю» Мурзакевича побудило знакомство с рукописью иеромонаха Иоасафа Шупинского, написанной им по поручению епископа Парфения. Рукопись носила название «Историческое и географическое описание города Смоленска, составленное к приезду императрицы Екатерины II в Смоленск в 1780 г.» и представляла собой летопись немногих смоленских событий, дополненную перечнем основных достопримечательностей города.
По сути таким же летописным хронологическим сводом сведений из смоленской истории явился труд пытливого дьякона, только, несомненно, гораздо более обстоятельным и обширным. Исчерпывающую характеристику «Истории» Мурзакевича дал известный смоленский краевед начала XX века И.И. Орловский. Он отметил непреходящую ценность этого труда, так как многие архивные документы, которыми пользовался исследователь, погибли в пожаре 1812 года или были утрачены по привычному небрежению нашему к своим сокровищам. Среди них были бесценные грамоты русских и литовских великих князей и польских королей о даровании Смоленску привилегий, тексты этих грамот Мурзакевич успел опубликовать во втором издании своей книги.
Значение «Истории» огромно: за два столетия не было ни одного сколько-нибудь серьёзного исследования о Смоленске, где бы не ссылались на книгу Мурзакевича. Немаловажно и то, что «История» Мурзакевича была издана сразу после её написания в 1803 году, в то время как рукопись Шупинского 1780 года впервые была опубликована в «Смоленских епархиальных ведомостях» лишь в 1876 году. Это обстоятельство принесло Мурзакевичу славу «первого историка Смоленска», и если его первенство ещё можно как-то оспаривать, то лавры родоначальника смоленской историографии принадлежат ему по праву. Кроме того, если иеромонах лишь добросовестно выполнил поручение Преосвященного, то дьякон добровольно взвалил на себя непосильное бремя по написанию обстоятельного труда.
Первое издание «Истории» быстро разошлось по подписке, и в 1804 году вышло второе. Книга не только вызвала интерес у определённой части горожан (сам губернатор подписался на 6 экземпляров), но и обрела общественную значимость. Через обер-прокурора Синода князя А.Н. Голицына она была представлена императору Александру I, и тот распорядился выдать автору 500 рублей. Незадолго до этого, «апреля 16 дня 1804 года», Мурзакевич был рукоположен в иереи и получил место священника в Одигитриевской церкви, «что на верхнем рынке». Втрое большую, чем пожалованная императором, сумму собрали смоленское дворянство и горожане, что позволило отцу Никифору купить дом у купца Квецинского сразу за алтарём этой церкви.
Казалось бы, злоключения священника наконец-то закончились. Но впереди его ждали события Отечественной войны 1812 года.
Как-то в тени главного труда Никифора Мурзакевича оказался его дневник, который он вёл с 1776 года до последних дней своей жизни. Впервые, вместе с биографией священника и его перепиской, он был издан отдельной брошюрой в Санкт-Петербурге в 1877 году сыном Мурзакевича Николаем Никифоровичем и впоследствии переиздан в юбилейном издании 1903 года. «Дневник» Никифора Мурзакевича – это не просто записки очевидца, это бесценные свидетельства участника событий, ставших частью отечественной истории. Причём событий большей частью драматических.
Первые записи в «Дневнике» – это своеобразные хроники, содержащие, главным образом, описания посещений Смоленска венценосными и другими высокопоставленными особами, а также сведения об устройстве храмов или закладке общественно-значимых каменных строений. Исключение лишь составляет довольно пространный некролог-панегирик смоленскому епископу Парфению Сопковскому, скончавшемуся в 1795 году.
Место иллюстрации с подписью:
Титульный лист «Дневника» священника Н.А.Мурзакевича. 1903.
Обращают внимание лаконичность и обдуманность языка «Дневника», сравнимые лишь с неторопливым повествованием в русских летописях. То же беспристрастное изложение событий, но и здесь и там тревога за судьбу родной земли, боль за поругание её святынь.
Достоверность сведений не вызывает сомнений – об этом свидетельствуют подробности в описаниях, обилие имён, с указанием всех титулов и званий, обстоятельное перечисление денежных сумм, отпущенных городским учреждениям, храмам и монастырям императрицей Екатериной и российскими государями, посещавшими Смоленск. При этом священнику не чуждо и самое простое, человеческое: «Холода стали чувствительнее», «Яблони зацвели, но медуница-роса всё пожгла», «Днепр стал спадать» и так далее. А до чего выразительны его краткие и исчерпывающие характеристики смоленских архипастырей: Парфения – «В дружеских беседах был откровенен и прост», Иринея – «Муж учёный, затворник», Иоасафа – «По виду суровый, по душе благий».
С началом Отечественной войны 1812 года характер записей меняется. Сначала это скупые сообщения о вторжении армии Наполеона в пределы Российской империи, затем короткие сводки о мероприятиях военного времени – объявлении государевых рескриптов, молебнах, наборах «вооружённых и конных» крестьян, заготовке провианта. Все эти известия о передвижениях войск, их выдвижении и возвращении, поздних распоряжениях о вывозе казны, «бумаг и карт» хорошо передают суматоху и неразбериху военного времени. Даже соборная святыня, чудотворная икона Богоматери Одигитрии, покидает город перед самым сражением – 4 августа. Об этом есть запись в «Дневнике»: «Пред светом уехали из города губернатор в Дорогобуж; архиерей, велев взять ключарю В.Соколову соборную чудотворную икону Одигитрии, - к селу Цурикову, по московской дороге». Вторую смоленскую святыню – икону, пожалованную городу Борисом Годуновым, артиллеристы успели вывезти уже в зареве пожара, охватившего Смоленск: « …При выходе армии из города на московский тракт большую икону Богородицы Одигитрии, что в старину стояла на Днепровской проезжей башне, взяла с собою 1-я артиллерийская батарейная рота капитана Глухова».
Особый интерес для исследователей представляют полные тексты обращений главнокомандующего 1-й русской армией Барклая де Толли к смоленскому губернатору и «верным соотечественникам дворянам Российским». Сами по себе оба эти исторических документа – прекрасный образец патриотического воззвания к каждому, кто призван защищать «священную веру и отечественный край». В этом смысле они предвосхищают известное послание М.И. Кутузова смолянам. Любопытно, что ещё до сражения за Смоленск главнокомандующий пишет в своём обращении: «Именем отечества просите обывателей, всех близких к неприятелю мест, вооружённою рукою напасть на уединённыя части неприятельских войск, где оных увидят». По-сути это не что иное, как призыв и одновременно руководство к организации партизанской борьбы с неприятелем. Здесь же предвидение грядущей катастрофы французов: «И когда армия их поражена будет нашими войсками, тогда б бегущих неприятелей повсюду встречала бы погибель и смерть из рук обывательских».
Воспоминаний о событиях 1812 года в Смоленске написано много, причём среди авторов представители как одной, так и другой противоборствующих сторон. Достаточно вспомнить «Записки» генерала А.Н. Ермолова и «Письма русского офицера» Фёдора Глинки или мемуары французов Коленкура, Жомини, Пасторе, Бурголя, де Пюибюска. Даже сам Наполеон Бонапарт не преминул сделать запись в своём бюллетене о «чудном» зрелище августовской ночи, когда горящий Смоленск показался ему сравнимым с извержением Везувия.
Но в отличие от авторов, так или иначе связанных с действующей армией, Никифор Мурзакевич – это один из мирных жителей, которых принято называть обывателями, и кто, не принимая непосредственного участия в военных действиях, несёт на себе основные тяготы войны. Они, как правило, не совершают подвигов, но и не получают наград, переносят голод и болезни, зачастую лишаются имущества и, главное, совершенно бесправны и постоянно унижаемы врагом. Священнический сан нисколько не облегчает эту участь. Напротив, пастырский долг обязывает не только безропотно нести свой крест, но ещё давать утешение страждущим.
Едва ли и Никифор Мурзакевич помышлял о подвигах, но судьба распорядилась иначе. В день повального бегства жителей из города накануне сражения у него увели со двора только что купленную лошадь, и он был вынужден вместе со всем своим многочисленным семейством остаться в пылающем городе. В день штурма отец Никифор оказывается на Королевском бастионе в самой гуще сражения. По свидетельству генерала И.Ф. Паскевича (ещё одного незаслуженно забытого героя обороны Смоленска), Никифор Мурзакевич «4 августа, на батарее в Королевском проломе, окропляя св. водой и имея крест в руках, укреплял мужество солдат моих, сражавшихся храбро с неприятелем, присутствуя сам между стрелками; исповедовал раненых и приобщал Св. Тайн; не щадя собственной жизни, был до конца сражения под пулями и картечами с малолетним своим сыном».
На следующий день, 5 августа, он становится очевидцем ожесточённой схватки с французами у Молоховских ворот. Отслужив в седьмом часу литургию, Мурзакевич снова отправляется «исповедовать и приобщать» раненых «до третьяго часу». Затем он совершает «молебное пение в нашествие неприятеля» в стенах родной Одигитриевской церкви: «Едва кончил, как влетела в церковное окно бомба и лопнула: черепьями побила стёкла и стены, а духом поломала крылосы, меня же силою втолкнуло в олтарь…»
Священник ещё раз намеревается покинуть с семьёй осаждённый город, но, удерживаемый престарелой матерью и советом прихожан, «недоумевает» и решает пойти в кафедральный собор, и, «там помолясь, взять решение». С общего совета «положили пробыть тут». Оставя в соборе мать и детей, отец Никифор возвращается в свою церковь, где снимает с местных икон оклады и вместе с утварью прячет всё «под церковною крышею». Возвращается он в собор «с большою опаскою: не было шага, чтобы мимо, подобно как на крепости, не пролетела пуля или не стукнуло в стену ядро». После захода солнца «от чинённых бомб и ядер» загорается город, русские войска покидают Смоленск.
6 августа в 6 часов утра в город вступают французы. Дневник Мурзакевича заполняют записи о пожарищах и грабежах армии мародёров – архивные бумаги служат французам постелью, разграбляются церковные ризницы, обдираются архиерейские облачения. «Пробился к самому Неаполитанскому королю через польского переводчика; зная говорить по латыни, успел упросить не трогать собора и церквей и дать «военную залогу» от мародёров. Благодарение Богу! Успел, караул приставили».
Все беды, выпавшие на долю его прихожан, священник воспринимает как свои собственные. Подробно, с болью он перечисляет фамилии тех, кто лишился крова и имущества, выделяя особо дворы, «что погорели у Одигитрии», – для него их владельцы близкие, знакомые ему люди. Однако, оставшись в городе одним из двух православных священников (вторым был священник Спасской церкви отец Яков Соколов, остальные несколько клириков были больны или немощны), Мурзакевич простирает милосердие далеко за пределы своего прихода: «С Костею (сыном) ходил на кирпичные заводы, за Молоховскими воротами, к нашим раненым: носили воду и овощи. Продолжали до Успеньева дня».
Ещё одна трагическая запись в дневнике связана с расстрелом французами отставного русского полковника Павла Ивановича Энгельгардта, обвинённого в убийстве мародёров. Отец Никифор исповедал его и приобщил Святых Тайн, облегчил участь приговорённого, приняв последний его вздох на месте расстрела, сотворил христианский обряд погребения.
Жестокая правда войны занимает всё больше места на страницах «Дневника»: «Мародёрами отломаны в погребе, что под Предтеченскою архиерейскою церковью, железныя двери и вырыты из земли: оклад из воротняго образа Одигитрии, трое серебряных литых царских дверей… и множество других драгоценных вещей»; «Велено жителям выдти из собора и разойтися по домам, где, однако, у них пограблено спасённое имущество и обобран хлеб»; «Французы дают серебро за кусок пшеничного хлеба: ржаного не терпят. Грабя дворы и забирая вещи, потом бросают, где попало. Только дорогое и лёгкое забирают».
Ещё одна запись: «Ночью в Солдатской слободе Ильинского прихода сгорел дом Як. Текоцкаго и ещё два двора, да деревянная кладбищенская церковь Всех Святых». И тут же: «Роща берёзовая уцелела!»
Есть в его «Дневнике» и нелицеприятные строки о жестокосердии вассалов завоевателей: «Французы народа не обижают, зато поляки и баварцы бьют и грабят жителей»; «Не давая ограбить свою церковь и сложенное имущество прихожан, поляками жестоко избит». «Поляки, уходя, по домам разсыпали порох со вставленными свечками и таким путём выявляли последнюю злобу. В моём доме так же поступлено, но успели предупредить домашние».
Правда, сами французы не уступают полякам: «Попался рачевский священник о. Герасим, мужиком одетый. Приняли за казака и заставили чёрную работу делать и на подкопы. От нужды и побоев старец умер». Оставляя город, французы ограбили Авраамиевский, Вознесенский и Троицкий монастыри, разорили множество храмов, по приказу Наполеона маршал Ней взорвал восемь башен смоленской крепостной стены, ещё у восьми егеря 20-го полка майора Горихвостова успели «отнять фитили к пороху», вынули из подкопов до 15 бочек пороха. «Под это утро сгорел Магистрат с архивою и всеми смоленскими привиллегиями, дарованными городу великими Князьями, Королями и Императорами, – записывает священник 5 ноября. – Тогда же сгорел дом губернаторский, где живал Степан Степанович Апраксин. Около Ильинской церкви выгорели почти все дворы, и «Государев двор». Смрад великий».
Но и возмездие оказывается неотвратимым: «За кусок хлеба французы взаимно дрались и даже убивали друг друга; скитались по городу оборванные, холодные и голодные».
Всего 33 странички опубликованного текста «Дневника», а сколько бесценной информации, сколько материалов для будущих исследователей. Здесь целый пласт смоленской истории, ощущение эпохи, мысли и чаяния провинциального жителя, священника и историка, российского патриота.
В бедственные дни пребывания неприятеля в Смоленске Мурзакевич самоотверженно, невзирая на побои и удар шпагой в бок, защищает от мародёров соборную ризницу, имущество архиерейского дома и многих горожан, выручает заточённых французами несчастных пленников. Одно только спасение от разграбления Успенского собора и Одигитриевской церкви должно было занести имя священника в анналы смоленской истории. Но что для любого другого – геройский подвиг, для священника – лишь выполнение пастырского долга.
Несчастья обрушиваются на него, как на Иова Многострадального. В трагическом для священника 1812 году он теряет шестерых своих близких. Сначала в марте умирает от чахотки его жена Анна Ивановна, 10 сентября – матушка Евдокия Фёдоровна, 5 ноября – воспитанница-сиротка Софья, 11-го – дочь Екатерина 13-ти лет «от нужды и страха». Сразу после изгнания французов в доме Мурзакевича «казённым постоем» размещают уездного предводителя. Он занимает лучшие помещения, а семья священника ютится на кухне, чердачке и в тёмном чуланчике. Тогда же от свирепствовавшей в городе эпидемии умирают родная тётка Екатерина и старшая дочь Александра.
В довершение всего по абсурдному обвинению в присвоении якобы хранившихся в соборной ризнице 20 тысяч рублей медными пятаками с Мурзакевича берут подписку о невыезде из города и подвергают допросу. «Воставше на мя свидетеле неправеднии; яже неведах, вопрошаху мя (Псалом 34,11)», – записывает он в своём дневнике.
Начинается следствие. Давая объяснение, священник простодушно рассказывает о своей встрече с Наполеоном, когда растерявшись, он сунул в руку узурпатору зачерствевшую просфору (эпизод этот, который, по свидетельству Мурзакевича, «никто не видел», подробно описан в его «Дневнике»). В результате 24 декабря, накануне Рождества Христова, отец Никифор вместе с отцом Поликарпом Зверевым и отцом Яковом Соколовым был запрещён в священнослужении. Более того, Мурзакевич, признанный «руководителем», 15 января 1813 года лишается ещё и «места», оставшись без каких-либо средств существования. Какие душевные муки претерпел священник, лишившийся возможности окормлять свою паству, можно только догадываться.
Стойко перенося все невзгоды и удары судьбы, Мурзакевич уповает лишь на Бога. «Господи, яко блага есть милость твоя, по множеству щедрот твоих призри мя (Псал. 68,17)», – записывает он в «Дневнике».
Поскольку дело Мурзакевича касается «государственной измены», оно передаётся на рассмотрение особой сенатской комиссии. Последняя, не усмотрев в действиях священника никакой крамолы, передаёт дело в гражданский суд. Только 24 марта 1814 года Смоленская уголовная палата оправдала Никифора Мурзакевича. 8 июля последовал указ Синода о разрешении священнослужения, 24 июля – указ консистории о назначении вновь священником Одигитриевской церкви.
В 1816 году при посещении Смоленска великим князем Николаем Павловичем Мурзакевич прямо на Королевском бастионе удостаивается благодарности будущего императора за рассказ об исторических достопримечательностях города и сражении с французами 4 августа. В следующем году по ходатайству генерала Паскевича перед смоленским епископом Иоасафом и представлению Преосвященного Мурзакевич награждается «от Синода» скуфьёю. Тогда же, «к 1818 году», ему пожалован бронзовый наперсный крест, которым награждались полковые священники за участие в войне 1812 года.
До последних дней своих Никифор Мурзакевич вёл обширную переписку с людьми, близкими по духу, занимал различные «неплатные должности в учреждениях городских и епархиальных», собирал деньги для неимущих семинаристов.
Не оставлял он также своих литературных трудов. С 1801 по 1814 год отец Никифор подготовил свод 4-х Евангелий с переводом со старославянского на современный ему русский язык «для чтения простому народу». Этот первый опыт подобного перевода, названный им «История Божественного Откровения», синодальными чиновниками был осуждён «на архивное тление». Ещё в 1812 году, при французах, и затем во время следствия Мурзакевич сделал аналогичное переложение «Псалтыри» (в 1902 году оригинал её был куплен на базаре одним из земских начальников). В 1815 году Мурзакевич написал «Жизнь св. апостолов Петра и Павла», в 1817 году – «Жизнь Иисуса». В 1831 году по поручению епископа Иосифа он составил «Историческое описание Смоленской Чудотворной иконы Божией Матери Одигитрии». Ещё одну рукопись, под названием «Описание 1812 года», Мурзакевич отправил государственному канцлеру графу Н.П. Румянцеву, основателю Румянцевского музея.
Ни одна из этих рукописей не была опубликована. Большая часть их исчезла, и никто не делал попыток их разыскать. Какой-то рок преследовал отца Никифора и при жизни, и после смерти. В смоленском и московском пожарах 1812 года погибла часть книг его «Истории». В 1888 году рукопись «Дневника» была передана внуком Мурзакевича протоиереем отцом Павлом Ивановичем в епархиальную библиотеку и вскоре неизвестно кем оттуда похищена.
Лишь в 1903 году под редакцией И.И. Орловского вышло юбилейное издание «Истории города Смоленска» священника Н.А. Мурзакевича. Помимо собственно «Истории» и текстов грамот о даровании городу привилегий в книгу вошли краткая биография Мурзакевича, его «Дневник» 1776–1834 годов, заметки Орловского об «Истории Смоленска» и списки смоленских великих князей и епископов. В конце «Дневника» помещены 4 письма отца Никифора: к генералу Е.К.Криштофовичу, архимандриту Виктору, генерал-майору, впоследствии попечителю Московского учебного округа А.А.Писареву и вдове подполковника П.И.Энгельгардта – Е.А.Энгельгардт. Издание 1903 года до сих пор остаётся книжным раритетом, известным только специалистам.
Дом священника долгое время сохранялся как городская достопримечательность. В начале XX века он принадлежал внуку отца Никифора, протоиерею 72-го Тульского пехотного полка Павлу Иоанновичу, жившему в Люблинской губернии. Единственной обитательницей дома в то время была внучка Никифора Мурзакевича Александра Игнатьевна Жукова. Теперь на этом месте возвышается безликая пятиэтажка.
Одигитриевская церковь была закрыта постановлением президиума Западного облисполкома в 1929 году. Остатки храма, сильно пострадавшего в Великую Отечественную войну, разобрали при благоустройстве города накануне его 1100-летия в 1963 году.
Никифор Адрианович Мурзакевич скончался 8 марта 1834 года, «имея 65 лет отроду». Похоронен он возле алтаря церкви Спаса Нерукотворного, что на Рачевке, больше известной как «Окопная».
Давно назрела необходимость увековечить память о смоленском подвижнике. Причудливым оборотом истории мы вновь оказались губернскими жителями. Но 200-летний юбилей первого издания «Истории губернского города Смоленска» прошел незамеченным, если не считать двух-трех публикаций в местной печати. Здесь уместно напомнить, что первое издание «Истории» Никифора Мурзакевича было осуществлено «собственным иждивением», то есть на средства генерал-губернатора С.С.Апраксина. Юбилейное издание 1903 года взял на себя губернский статистический комитет.
Но все эти примеры, достойные подражания, не нашли своих продолжателей через два столетия. Хотя «История» необходима не только ученым и краеведам, учителям, студентам и школьникам, но и каждому, кто с гордостью именует себя смолянином. С другой стороны, слишком поспешное переиздание «Истории» может сослужить плохую службу массовому читателю. Современное ее издание нуждается в научном комментарии – за два столетия многие представления о событиях смоленской истории существенно изменились. Кроме того, еще Орловский отмечал «устарелый язык и другие недостатки» книги Мурзакевича, указав при этом, что «она сохранила нам факты, а разобраться в них, проверить их по вновь открытым данным – это задача позднейших исследователей, всегда более или менее возможная».
Некоторые шаги в направлении увековечивания памяти Никифора Мурзакевича уже сделаны. Его портрет вошел в портретную галерею выдающихся земляков, открытую по инициативе областной Администрации. Несколькими годами раньше на доме №25 по ул. Ленина укрепили памятную доску с указанием, что здесь находился дом, в котором с 1808 по 1834 год жил первый историк Смоленска. Однако представляется, что место это определено неверно. На фотографии дома священника, опубликованной в издании 1903 года, хорошо видно, что стоял он на небольшом косогоре, слева от которого спускающиеся вниз домишки, а вдали, на взгорке, каменные строения – ограда и здания Авраамиевского монастыря. Если предположить, что это перспектива улицы Козловская гора (ныне восточный участок улицы Ленина), то дом Мурзакевича находился в ее начале по правой стороне и главным фасадом выходил на улицу Большую Одигитриевскую (ныне улица Докучаева). Это как раз за алтарем Одигитриевской церкви.
Немногие знают, что небольшой участок нынешней улицы Ленина от улицы Б.Советской (бывшей Большой Благовещенской) до улицы Докучаева (бывшей Большой Одигитриевской) до революции был улицей Малой Одигитриевской. Как раз посредине этой короткой улицы возвышалась Одигитриевская церковь, настоятелем которой был Никифор Мурзакевич. Ни храм, ни дом священника не уцелели, но непостижимым образом у нового корпуса сельскохозяйственного института сохранилось свободное от застройки место. Возможно когда-нибудь здесь, между уже несуществующими храмом и домом, смоляне воздвигнут памятник своему первому историку, а улицу назовут именем Никифора Мурзакевича – пастыря, подвижника и патриота.
2005 г.